Конечно, Булгаков имел в виду не тот социализм, при котором в стране сосуществуют (и, может быть, состоят в одной партии) мультимиллионеры и нищие, причем первые заинтересованы в скорейшей реставрации капитализма, а последние — в усилении социалистических начал в жизни народа. Он — традиционно для русской мысли — понимает социализм прежде всего как общее дело всего народа. Не случайно именно в России возникла «философия общего дела» Н. Ф.Федорова, анализу которой, кстати говоря, и посвящена специальная работа. В развитии духовных начал экономики Булгаков видел свой не только научный, но и патриотический долг, поскольку вследствие понижения у нас качества человеческой личности «происходит медленное, но верное и неизбежное (если не останется без изменений) экономическое завоевание России иностранцами». Посмотрел бы он сейчас на родную страну, охваченную горячкой создания совместных (с иностранным капиталом) предприятий, особенно — экологически грязных, часто подходящих под формулу: «Им — доходы, нам — отходы». Во всяком случае, критика Булгаковым политической экономии как ложной науки, принимающей во внимание лишь одну сторону деятельности людей и игнорирующей высшие вопросы человеческого бытия, убедительна и не потеряла своего значения по сей день. Итак, второй источник марксизма — английская политическая экономия — есть исторически преходящая форма науки о богатстве, отличающаяся крайней бесчеловечностью и оторванная от нравственности. Она была пригодна'для буржуазного общества XVIII — середины XIX века, когда можно было наращивать производственный потенциал и приумножать капитал любой ценой, в том числе и за счет беспощадной эксплуатации рабочих, сводящей их преждевременно в могилу. Но эта наука никогда не отвечала русскому пониманию смысла жизни и тем более совершенно не годится ныне в качестве основы развития народного хозяйства в интересах человека и народа.
Если я, вслед за С. Н. Булгаковым, считаю определяющей чертой современного жизнепонимания экономизм, то член-корреспондент АН СССР С. С. Аверинцев сетует на то, что в нашей жизни слишком уж много утопизмов. В принципе эти два мнения не противоречат друг другу, поскольку экономизм можно считать разновидностью утопизма. Однако есть одна область общественной жизни, где утопизм обретается с незапамятных времен и, видимо, не исчезнет до конца света. Это — мечта об идеальном обществе, где все равны, богаты, здоровы и счастливы. Конечно, человек не может жить так, как существует кролик в клетке: пожевал травки, которую подкинул хозяин, и жди следующей порции. Или, как говорит В. Г. Распутин, жила козявка, ползла, родила козявку и умерла. Мечта о счастливой и справедливой жизни органически присуща человеку и человечеству. По одному жизнепониманию (христианскому) это требует неустанного труда над своим нравственным усовершенствованием, сопряженного со многими скорбями, причем блаженство на этой земле относительно, а полное воздаяние за праведную жизнь человек получает лишь на том свете. Этот трудный путь к блаженству большинство человечества не устраивает. Людям хочется обрести счастье быстро и притом на этой земле без труда над собой, переустройством общественных отношений. Кажется, никто не выразил это стремление людей более емко и точно, чем Г. Гейне в следующем памятном с детства четверостишии — своего рода афоризме: У меня нет под рукой поэтического перевода этих строк, поэтому перескажу их своими словами: «Друзья, я хочу сложить для вас новую, лучшую песню: мы хотим уже здесь, на земле, воздвигнуть Царство Небесное» Достоевский ведь не понаслышке давал определение учению социализма: устроим на земле Царство Небесное, окончательно, но без Христа. С глубокой древности, от народных сказок, а в европейской науке — начиная с Платона — живет эта мечта об идеальном обществе.
|